«Полёт к Волге» и сокрушительный разгром
7 января 1920 года наступавшая 5-я Красная армия вошла в Красноярск, 26 января возле Канска скончался командовавший отступавшей группой колчаковских войск генерал Владимир Каппель. Вскоре последовали арест и выдача красным самого адмирала Александра Колчака, быстрый суд над ним и расстрел. Произошло всё это, правда, уже на территории наших соседей — в Иркутской губернии.
Поражение колчаковских армий обернулось личной трагедией и для тысяч сибиряков, служивших адмиралу. В глазах земляков они несли ответственность за преступления карательных отрядов белых войск. Для победителей-красных они были «контрой», которой в лучшем случае ещё надо было доказать свою лояльность новой власти.
Прапорщик Петр Павлинович Чащин служил взводным командиром в колчаковской Сибирской армии. Он участвовал в «полёте к Волге» — генеральном наступлении белых войск на запад в 1919 году. Операция задумывалась как решительная победа колчаковцев: они должны были соединиться с белыми армиями Юга России и взять Москву. На деле она обернулась их отступлением в Сибирь и сокрушительным разгромом.
Дневники Чащина и несколько писем от близких ему людей случайно нашли в Большемуртинском районе в 2005 году. Усилиями сотрудников краеведческого музея О.Н. Селютиной и Л.В. Поповой рукопись оцифровали. В апреле 2015 её текст в своем «Живом Журнале» с разрешения большемуртинских музейщиков опубликовал красноярский блогер metalchemist.
В офицеры — из сельских учителей
Сведения о биографии Петра Чащина достаточно скудны. С уверенностью можно сказать только, что он не соответствовал стереотипному образу «белогвардейца-золотопогонника» из советских фильмов. По данным большемуртинских краеведов, до 1917 года он состоял в эсеровской партии: значит, левые и революционные идеи будущему колчаковцу не казались чужими.
До начала Гражданской войны Пётр Павлинович, выпускник красноярской учительской семинарии, работал педагогом на малой родине — в селе Айтат близ Большой Мурты. В 1917 году его призвали в «старую» русскую армию, но на фронта Первой мировой учитель не попал. С началом Гражданской войны Чащин «пригодился» уже белой армии. Туда он попал так же по мобилизации, а не добровольно. В связи с острым кадровым дефицитом у белогвардейцев в Сибири, Чащину, как человеку образованному, сразу досталось звание младшее офицерское звание — прапорщика.
По нынешним меркам Чащина можно считать молодым человеком. Он родился в 1893 году и зимой 1920 года офицеру не могло исполниться больше 27 лет. Правда, в его время этот возраст совсем не воспринимался как юный. «Жениться уж не стоит теперь, когда молодость прошла», — такие строки можно встретить в дневнике Петра Павлиновича.
Причины его холостого положения не вполне ясны. В начале своих записей Чащин упоминает о загадочной «Л.», которая симпатична одновременно ему и его же родному брату. Но дальнейшего развития тема любовного треугольника не получает. Только ближе к концу дневника читатель встречает упоминание о некой Любе, которая «бросила писать» и «вышла замуж за какого-то крестьянина». Была ли она той «Л.»? Точно сказать уже не может никто.
Необученность и деморализация
Больше всего Петр Чащин тосковал по своей гражданской профессии — учительстве. Даже между зарисовками боёв, атак и отступлений, он вспоминал об Айтате, своей работе и связанных с ней планах:
— Одно ещё, об одном молюсь я: Боже, сохрани мою жизнь, чтобы хоть одну мою мечту я мог осуществить — построить школу в Айтате. Не из пустого тщеславия мне хочется сделать это. Нет. Мне больно смотреть на мой богатый во всей волости Айтат, и во всей волости дикий и отсталый. Хочется показать мужикам, как это необходимо им, как они глупы и [какие они] невежи. Убью всё своё сбережение и сделаю [это].
Настоящим офицером Чащин себя не считал. «Не солдатом я создан. Боже, зачем же они заставляют меня делать то, к чему я никогда не привыкну. Назначили на взвод, а я ни одной команды не умею подать. Эх, ты горюшко мое», — пишет он 25 марта 1919 года, во время боёв на Урале. В Сибирской армии на тот момент он отслужил уже не менее полугода.
Пётр Павлинович свидетельствовал, что большинство солдат колчаковских армий не успели как следует обучить военному делу. 15 августа 1919 года он писал:
— Ходили сегодня на стрельбу: плохо стреляют. Иной со слезами на глазах трясётся, заряжая винтовку, точно вот она возьмет, разорвется, и убьет его. Горе — а не солдаты. Как же на позиции мы с ними будем? Боже ты мой, убожество какое-то!
С началом военных неудач и отступления на восток (лето 1919 года) моральный дух солдат начал катастрофически падать. Одни — дезертировали, другие — перебегали к врагу, убивая своих офицеров. «В 50 саженях (около 105 м, — М.Р.) от нашей роты, где помещалась учебная команда, лежали трупы убитых офицеров. Их было семь человек. Некоторые были исколоты штыками».
Среди сибирских белых прочно воцарились пораженческие настроения. Чащин свидетельствовал:
— В Красноярске, по слухам, было большое восстание. Убито, говорят, около тысячи человек. <...> Кругом восстания в тылу, бегство на фронте, а правительство Колчака всё ещё на что-то надеется. Ни один уже здесь не верит в победу.
Война непонятно за что
В записях Чащина нет ни одного намёка на осознанность выбора стороны в Гражданской войне. Он не воспринимает большевизм как зло, и не видит спасения России в победе «своего» Белого движения. Война кажется Петру Павлиновичу навязанным извне злом.
Эти размышления только подкрепляло общее настроение окружающих. Большинство сибиряков весьма абстрактно воспринимало советскую власть и коммунистическую идеологию. О «красном терроре» или продразвёрстке мало кто имел надёжные представления. Насильно мобилизованные крестьяне не хотели воевать и наивно полагали, что виновники войны — это их же офицеры. Из дневника Чащина становится ясно, что никакой «политической работы» с личным составом у белых тоже не велось.
Поэтому рядовые открыто судачили, что у красных жизнь лучше. «Среди солдат распространились упорные слухи что пленных красные не только не расстреливают, но даже не бьют, что у них отдан строгий приказ в армии Троцким по этому поводу. Убегут все теперь без боя, при первом столкновении».
Одним из немногих факторов, который хоть как-то побуждал сибиряков сражаться с красными, являлся личный авторитет некоторых командиров. К их числу относился легендарный генерал Анатолий Пепеляев, герой Первой мировой и Гражданской войн. Его уважали — за победы, за храбрость, за личную простоту в отношении солдат. В июле 1919 года Пепеляев лично пытался воодушевить отступающих подчинённых. Чащин пишет:
«Оратор он плохой, но зато с каким чувством говорилась каждая его фраза, какой искренностью дышали его слова! Говорил всё старое, знакомое нам, но солдаты слушали со слезами на глазах.
„Мне сказали, — заключил он речь, — что енисейцы — изменники, бунтовщики, что к ним опасно ехать, что они убьют меня, но я поехал. Что значит моя маленькая жизнь, когда гибнет Родина!? Я верю в сибиряков и приехал еще раз спросить их: могу ли я ещё верить в вас, надеяться на вас!? Правда ли то, что мне про вас говорили!?“
„Неправда, ложь, верь нам!“, — загремело кругом в ответ ему.
„Я верю вам, — сказал он, — идите с Богом!“».
Пьянство от скуки, грабежи — от беспорядка
Главные лейтмотивы дневника Чащина — мрак, тоска и безысходность. Только слова «скука» и «скучно» в нём встречаются 27 раз. Характерна запись от 18 марта 1919 года, когда война для белых шла ещё весьма успешно. «Проходит уж неделя бездеятельного, ленивого житья в этой деревушке. Неужели же еще мы пролодырничаем долго? А ум до того обленился, отупел, что ничего не идет на язык. И выстрелы уж не тревожат. Совершенно равнодушно смотришь на всё окружающее».
По мере поражений настроение Петра Павлиновича становится ещё мрачнее. Его внутренние переживания усиливают описания нехитрых «развлечений» солдат и офицерах в перерывах между боями. Как правило, они сводились к карточным играм, неуклюжим ухаживаниям за женщинами, «охоте» на одолевавших вшей и неизбежному пьянству.
Чащин не пытался казаться лучше товарищей. «Нас вечером отвели в армейский резерв. И вот стоим. <...> Ребята бьют вшей, рассказывая сказки и анекдоты. <...> Наши офицеры, а их уже осталось только четверо, Моисей, Чернявский, Гилев, Патрикеев и я (так в оригинале, —М.Р.), пьяные, спят, черти, зарывшись точно свиньи, в сено. Скучно...». Эта запись датирована концом октября 1919-го.
Колчаковские войска, не имея должного снабжения, систематически грабили гражданское население. Чащин неоднократно оставлял об этом упоминания:
— Тяжело было на душе у меня, хотелось поскорей выйти и не смотреть на эту картину злого, дикого вернее варварства.
Но уйти вряд ли можно от того, чтоб не слышать воплей и жалоб жителей. Одна воет и жалуется, что у ней курей всех закололи, у другой бабы лук весь в огороде вырвали и ложки унесли, у третьей самовар украли и корову зарезали вон в лесу. Словом, хаос, беспорядок и самовольство царило на каждом шагу.
Жители прифронтовых территорий даже пытались стыдить белых, ставя им в пример поведение противника. «Красные два дня тому назад вышли отсюда, оставив хорошие отзывы о себе. „Ничего не взяли без спросу и грошей“, —говорила мне старуха, перемешивая свою родную украинскую речь сибирским выговором», — писал автор о боях на реке Ишим в сентябре 1919-го.
Уникальные кадры Февральской революцииПоэтому даже кажется удивительным, как взвод Чащина вёл бои с противником и даже порой одерживал верх над ним. Вот одно из характерных для автора лаконичных описаний столкновения с красными:
— Меня оставили в третьей цепи, в резерв, как заместителя взводного офицера. Раздался выстрел, другой, третий и из третьей цепи крикнули: «Санитар!». Один уж ранен. Из села затрещали пулеметы, как градом осыпая наши цепи. Стреляют и залпами. Слышна даже команда: «Батальон, пли»!
Наши дружно отвечают из пулеметов и винтовок. Раненые повалили один за другим, [товарищи] их тащили по снегу, увязая по плечи. Я было сунулся с лошадью, но лошадь так увязла, что еле-еле вытащили на дорогу, уже распряженной. Кое-как завернув других лошадей на узкой дороге, начали отправлять все прибывающих и прибывающих раненых в деревню, где раскинут был «Красный крест».
Сибирский Одиссей и его неласковая Итака
Одна из первых записей о Петре Чащине (ее автор — блогер stary_sibiryak) названа «Одиссеей сельского учителя из Енисейской губернии». Метафора удивительно точна. Как и древнегреческий герой во время своих странствий мечтал вернуться на родной остров Итака, так и сибирский учитель стремился попасть в своё село Айтат.
В декабре 1919 года ему дали бессрочный отпуск из полуразвлившейся армии. Чащин приехал домой. Но столь желанная «Итака» совсем неласково встретила своего «Одиссея». Зимой 1919–1920 годов вся Енисейская губерния представляла собой жалкое зрелище: ещё не «красная», но уже и не «белая». Здесь царили хаос, грабежи и погромы:
— Город положительно наводнён войсками разоружённой «белой» армии, пришедшими советскими войсками с запада и войсками Щетинкина из Минусинска. Люди бродят днями голодные, полубольные, из дома в дом, прося кусок хлеба или обогреться.
Чащин решил вернуться устроить жизнь при новом порядке. Он даже записался в Красную армию. Судя по письмам его сослуживцев по Сибирской армии, такое решение бывшие белые принимали часто. «Все почти наши ребята, как служили, так и служат в полку, который теперь переименован в Енисейский кадровый 39-й дивизии, получая 4000 [рублей] оклад и ничего не делая», — писал Чащину один из друзей, некий Яков, тоже ранее воевавший на стороне белых.
Но стать «своим» для советской власти и ее рьяных сторонников у бывшего учителя так и не получилось:
— Заклейменный печатью офицера, я изгнан даже из среды своих мужиков. Я «буржуазия, кулак, колчаковский наймит». Мне нельзя высказать своего мнения на собрании по тому или другому делу, я даже присутствовать на них не имею права.
Незавершенность последней записи в дневнике, сделанной в марте 1920 года, создает ощущение особой безысходности: «Я ушел в себя, я одинок, но я счастлив, что меня пока оставили на свободе. Ведь всех арестовали уж, а я...».
***
Можно только гадать, как в итоге сложилась судьба автора дневника. Скупое упоминание о деле некого Петра Павловича Чащина можно найти на сайте правозащитной организации «Мемориал»* (род. в 1893. Уроженец и житель Большемуртинской вол. Красноярского округа Енисейской губ.).
В 1930 году он привлекался ОГПУ сразу по трем пунктам печальной известной 58-й статьи Уголовного кодекса РСФСР, однако дело было прекращено по пункту 5 статьи 4 Уголовно-процессуального кодекса — за отсутствием состава преступления.
Максим Рычков специально для интернет-газеты Newslab
*Организация внесена Минюстом в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента.
